Оккупация. Недоотчет

[glichek]

Барраяр – сеттинг, которому мое сердце отдано беспрекословно, часто вопреки всякому здравому смыслу. И во многом из-за периода Первой Цетагандийской, которой даже нет в книгах, поскольку это было задолго до начальных событий «Осколков Чести». В общем, на игру по этому времени я поеду хоть как, при любой минимальной возможности. Тем более к Айвену, потому что я точно знал, что цепляет нас в этом одно и то же.
То, что я не знал или почти не знал большую часть игроков, делало выезд и более нервным, и еще более интересным. Мне часто приходилось очень классно, с сильным эмоциональным выходом играть в незнакомой компании.

Все мои ожидания не просто оправдались, а оправдались многократно. Мне поигралось изумительно. Ради таких вот вещей я вообще езжу на игры.

Про персонажа вкратце:
Денис Форкотов по прозвищу Кот, сорокалетний барраярский полевой командир, воевать пошел сразу, как пришли цеты. Пережил гибель обоих детей, фактическую потерю жены, гибель друзей, плен. Считал, что ничего нового враги ему уже не покажут. Ненавидел цетов, слабаков и предателей. Отряд считал семьей, но никогда не говорил этого вслух. Жену любил и тосковал по ней.

Получил задание от штаба – провести «Джона Фарсона» из точки А в точку Б, при необходимости погибнуть самому и положить весь отряд, но «Фарсона» сохранить. Кем был этот человек на самом деле – не знал, не спрашивал и не узнал. С приказами штаба не спорят.

Катакомбы были промежуточной точкой на пути. Для Кота – последней. Для его отряда, второй ячейки сопротивленцев и группы местных катакомбы стали смертельной ловушкой – с отрядом цетов с одной стороны и рушащимися камнями с другой. Попробовать отсидеться и погибнуть, как крысы в заваленной норе – не наш метод.

Продолжение будет выкладываться здесь же. Весь отчет не потяну. Будут отдельные сцены и благодарности.

Обрывок первый. Криста

… В последний раз я видел Кристель двенадцать лет назад, когда все случилось. Я никогда не задумывался, люблю ли я ее – она была мне хорошей женой, правильной барраярской леди. Мы поженились перед самой войной. Мы были не из тех, кто ложится под цетов – я пошел воевать, а она – перевязывать раненых. Наши дети жили в лесном убежище. Младшая родилась уже в войну.
Гем-майора по имени Амир Хиран у нас называли Карателем – ну это если цензурно. От его развлечений с пленными пахло самым поганым безумием, тем, когда настоящего безумия нет. Все соображает и получает удовольствие. Он загонял нас в ловушку, мы путали следы и срывали ему планы.

Однажды я узнал, что наши дети у него. И что Каратель обещает вернуть их, если я в условленное время выведу отряд на открытое место.

Я отказался довольно грубо.

Криста ушла от меня вскоре после того дня, когда тела обоих детей мы нашли возле леса. Их уложили так … как спящих, и Криста не сразу поняла, что с ними.

Мы не говорили об этом. Я не знал, что можно сказать. Еще через несколько дней она уехала. Я только раз с тех пор написал ей письмо, сбивчивое и похожее на прощание. Я не знал, прочитала ли она.

И вот теперь я встретил ее в катакомбах, в чужой ячейке. Помощницу врача. Мисс Док, называют здесь ее. Она по-прежнему леди, не ошибешься, и ее красота светится в этом полумраке по-особому. Я не мог ее не узнать. И когда я прижимаю ее к стене, это выглядит грубо, это и есть грубо, я сдерживаюсь изо всех сил, чтобы не сгрести в охапку – и когда несколько встревоженных голосов говорят мне: «Кот, это наша», я могу ответить только: «Нет. Моя».

«Была», - говорит она одними губами, и я повторяю «была», потому что это правда. Кажется, она плачет. Кажется, ей стыдно, что я вот так веду себя с ней при всех. Я отпускаю ее и отхожу.

Пройдет час – и она будет перевязывать меня, лежащего на полу, и я успею поймать и поцеловать ее руку.

Пройдет полтора часа – и я успею закрыть ее собой от выстрелов, и это будет нерассуждающее глупое счастье – чувствовать своим телом пули, предназначенные ей. И я буду просить ее об одном – выживи, Криста.
Только выживи. Предай меня, предай всех, я твой муж, и я позволяю тебе это – но выживи.

Она не предаст и не выживет, но пока я этого не знаю.

Моя леди. Моя Криста…

Обрывок второй. Отряд

… Мы уже знаем, что цетский отряд идет по каменоломням в нашу сторону. Все мои сейчас рядом, с оружием в руках. Мы же не рассчитывали жить вечно? Так я всегда говорю, когда становится жарко. Что-то вроде молитвы.

Андрей. Фор, как и я. Правильный фор. Неправильные форы кланяются оккупантам и носят одежду, похожую на цетскую. Может, уже красятся, не знаю. Правильные форы здесь, в крови, грязи и дерьме. Когда кончается заряд в оружии – идут врукопашную и гибнут. Речь даже не о победе – какое там, не сейчас. Речь о том, чтобы эта пришлая мразь не чувствовала, что наша земля легла под них.

Андрей похож на меня, только моложе и, может, война пока меньше его выжгла. А может, и нет. Я ему в душу не лезу, он мне тоже не особо. При этом я считаю его братом, как-то так. Он хорошо улыбается перед боем и ни хрена не боится – ни боли, ни смерти. Он не предаст и не струсит.

Сойка. Охотница. Я был против женщины в отряде, но ей было некуда идти, а хотела она того же, чего и мы. Очищать землю от пришлых. Выгоревшая дотла хуже меня. Она носит мужскую одежду, коротко обрезает волосы и посмотреть на нее как на женщину – значит оскорбить. Я не знаю, чего она натерпелась, но представить, пожалуй, могу. Молчаливая, честная, я доверюсь ей, закрыв глаза.

Джон Фарсон – ну или как его зовут на самом деле. Я знаю о нем множество слухов, больше похожих на байки про идейных разбойников, и ничего больше. Но пока он идет с нами, мне все больше кажется - он как мы. Свой. Не обидно будет гибнуть за него.

Мы все тут идейные разбойники, разве нет?

Родион. Новенький. Посмотрю на него в деле. Выводы сделаю, если выживем оба.

Анна. Проводница. Местная. Своя. Спокойная, правильная, умеет слушать и приказы, и свою чуйку. Вряд ли впервые в деле. Такие с одинаковым лицом умеют принести цветы для праздника, воду для раненых, взрывчатку для диверсии. И врут хорошо – я узнаю это позже. Врут только врагам.

Моя семья. Такая, какая есть.

Я еще не знаю, что все они выживут.

Живите, ребята. Живите вместо нас. Сражайтесь дальше…


Обрывок третий. Каратель

… Цеты близко. Александр Форхалас, глава местных, здраво говорит – нам нужен пленный. Порасспросить, а может, и использовать потом проверить их, цетские ловушки – как они работают и от чего. Должен и с цета быть прок.

Александр просит пару моих ребят в поход за цетом. Мои готовы идти все. У меня такой отряд – скажи, что нужен доброволец, и все, недослушав, сделают шаг вперед. Включая меня самого. Из моих идут Родион и Андрей.

Звуки боя в катакомбах идут волнами – не поймешь толком, откуда. Прислушиваться бесполезно, если ты не местный. У меня холодные руки – верный признак, что скоро станет жарко. Так чуйка работает.

Этого цета я узнаю от входа. Несмотря на темноту и грим.
Это Каратель.

Я пытался мстить тогда. Неудачно. Моя попытка стоила мне моих людей и моей свободы. Я попался ему раненым, безоружным и живым . Поганое сочетание. И поганые два месяца после.
Каратель действительно изобретателен в плане причинения боли. У меня много меток на лице и теле от того плена, начиная с выжженного на скуле какого-то их знака. Он подлечивал меня и продолжал развлекаться. Ему нравилось, что на мне все неплохо заживает – как на животном, говорил он.

Через два месяца Каратель отпустил меня. Да, просто отпустил. Ему нравилось возможность пощекотать себе нервы, как я понял. А еще ему нравилась возможность того, что свои сочтут меня предателем.
Я хорошо его запомнил. Нет, он мне не снился – мне не снятся сны. Я просто знал, что мы еще встретимся. И вот хорошая новость – мы его взяли.
И плохая – мои ребята остались там. Живые. У них. Дорогая цена за Карателя.

Тем хуже ему.

Он держится неплохо, когда мы по кругу пытаем его. Я, Джон, Александр, Сойка. Я смываю с него грим его кровью. Я помню по еще одному моему врагу – они не любят, когда с них смывают грим. Даже если он выживет – ходить ему будет сложно. Стрелять тоже. Смотреть – тоже.

И все равно мы вполовину не так изобретательны, как он тогда.

Он не боится нас – уходит в презрение, молодец, это хорошо работает. Не ломается долго – я уже боялся, что убьем, ничего не узнав. Это надо уметь – орать от боли и держаться при этом с достоинством. Я не умею.

После Сойки он заговорил. Молодец девочка. Узнали, правда, не очень много.

Я зову местного врача помочь ему прожить еще немного, пока он может быть нужен нам.

И если честно… я рад, что Криста его не пытала вместе с нами. Она в своем праве не меньше моего, да.
Но я не хотел бы это видеть…

Обрывок четвертый. Охотник

… - Они прикрываются нашими и идут вперед, что делать, Кот?
- Если бы они прикрывались тобой – что бы думал и делал ты?
- Я кричал бы своим, чтобы не задумывались и стреляли.
- Вооооот. Ты что, считаешь тех ребят хуже себя?

Гудят от выстрелов стены, в полумраке я не вижу, но знаю – ползет мелкая сеть трещин, оползает камень. Завалит ведь. Мы держим вход. Снаружи я слышу крик Андрея «Кот, ты обещал!».

Я помню. Я обещал по возможности убить его и не дать попасться живым. Смогу – пристрелю. Но отбить было бы лучше. Андрей брат мне. Ненавижу привязанности. Не умею без них.

Джон подходит ко мне и передает кое-что снаружи. Цетов ведет гем-полковник, который был в свое время у меня в плену. Юки Моримото. Дорогая добыча, брали прицельно на обмен и обменяли. Так вот, он идет сюда за мной. Он знает, что я здесь. По кошачьему следу пришел, охотник…

А вообще они ищут принца Форбарра. Ничем помочь не могу. Я принца Форбарра не знаю ни среди своих, ни в принципе – слышал, конечно, но в лицо бы не узнал. Искренне надеюсь, что это не Джон.

Перекрикиваюсь от входа с Охотником – ну так, без особого смысла, голос послушать. На переговоры он со мной не пойдет – по крайней мере, на хорошие для меня условия. Они сильнее. А вот голос его мне не нравится. Он знает и понимает что-то, чего не знаю я.

И такое чувство, будто он знает это что-то обо мне.

Я не собирался тогда делать с ним что-то жесткое – не для допроса брали. Он держался как ледяная статуя ровно до того момента, как я пришел смыть с него раскраску. Это уже мое дело – люблю смотреть врагам в настоящее лицо. Вот тут он сопротивлялся так, что бить пришлось во всю силу.

Когда я зашел проведать его в следующий раз, он заговорил со мной. Он знал мою историю – про детей, про Карателя, всю эту дрянь, которую я никому не рассказывал. Его слова были как бамбуковые щепки, которые Каратель тогда оставлял мне в ранах, не давая им заживать. Может, даже больнее. И тогда я взял нож.

Меня оттащил Вернье, парень из моих. Охотник был еще жив, захлебывался кровью, но дышал. Вернье мог бы напомнить об обмене, что я его срываю – но он что-то говорил о милосердии, о том, что нельзя быть как они. Слабак. Ненавижу слабаков.

Вернье погиб вскоре. Я не убивал его, я не убиваю своих – он же не предал. Но я отправил его на опасный участок, и там его убили цеты. Вряд ли он успел поговорить с ними о милосердии.

А Охотник, значит, выжил.

И пришел за мной...



Обрывок пятый. Жара

...Как я горжусь ими всеми сейчас.
Теми, кто, сменяясь, держит проход.
Теми, кто под огнем выползает собирать патроны.
Теми, кто оттаскивает и перевязывает раненых.
Теми, кто встает в рост, выцеливая врага.
Нашими.

Я сам просто делаю, что должен. Мне весело, как бывает в бою. Я еще не знаю, что улыбаюсь и смеюсь в последний раз.

Я просил Сойку защищать Кристу, и она обещала. Сойкино обещание – золото. Но даже ей я не говорю, что Криста – моя жена. Потому что если возьмут живыми, и цеты это узнают… будет страшно. Действительно страшно. Это мое слабое место, и в него догадаются бить.

Они узнают, потому что сама Криста доверилась не тому человеку. Но я этого еще не знаю.

Андрея удалось вернуть. Его еще долечивают раненого, а он уже держит проход, и делится патронами, которые при обыске не нашли – «цетский обыск», называет он их и смеется, это наш, барраярский смех, с которым хорошо и праздновать, и умирать.

Сыплются камни. Мы не можем больше оставаться здесь, нам нужно перебраться под огнем через проход и вытащить раненых на себе. И падая на камни, в кровь и пыль, мы знаем – не бросят. Никого не бросят. Закроют собой, перехватят в несколько рук, вытащат. Местный врач и Криста работают, не поднимая голову. Я только прошу их не подставляться – их жизни сейчас еще дороже наших.

Джон прошел, прикрывшись Карателем как щитом. Молодец. Каратель все жив. Как я пожалею об этом вскоре…

Охотник говорит со мной иногда. У него странный голос - так говорила бы змея, гипнотизируя перед броском. Он говорит мне, что следил за мной эти пять лет. Что мне и моим ребятам везло не просто так, а потому что он это позволял и даже способствовал – чтобы никто не добрался до меня раньше, чем он. Что он ждал нашей встречи, и до нее осталось очень мало.

А ведь перелом в бою. Слабеем. Охота близится к концу. И нет, я могу сдаться ему, но ничего за это мы не получим. Кроме лишнего глотка унижения.

Проход простреливается, а у нас еще есть те, кто не смог выйти из медленно оползающего помещения, где сидели в начале. И так просто, буднично вперед выходит Коста из местных – Андрей его знал, а я ведь и не познакомился толком.

«Кот, я отвлеку. Два ножа мне», - он говорит это тоже очень просто. И идет к цетам, четко, собранно, быстро, как и идут в последний бой. Мы успеваем обменяться взглядом, коротким и прощальным, я успеваю сжать его плечо, когда он проходит мимо меня.

Я никогда его больше не увижу – он останется там, на камнях, выиграв для нас десять секунд и несколько жизней.

Я никогда его не забуду, пусть моей собственной жизни и осталось часа три.

Все меньше наших на ногах. Александр отстреливается до последнего патрона, его больше не прикрывает рухнувшая стена. Они идут. Очередной выстрел находит меня – я падаю парализованный, и из-под моего тела еще стреляет по врагам врач – стреляет, пока цеты не оказываются прямо над ним.

Для нас наступает темнота...



Обрывок шестой. Бессилие

… Охотник неожиданно хорошо знает, как сделать мне хуже малыми средствами – без угрозы жизни, практически без причинения боли. Как мысли читает. Или не мысли, а чувства. Может, они правда так могут, чертовы мутанты?

Меня держат отдельно от остальных – я что-то угадываю о судьбе своих по отдельным вскрикам, звукам ударов, обрывкам разговоров гемов. Полумрак. Охотник сливается с темнотой, он уходит в нее и незаметно, мягко из нее появляется. Тень. Я не могу даже услышать его шаги.

Он сильнее, чем мне казалось по прошлой встрече – ну что ж, в прошлую и расклад был другой. Так что он легко, одним движением ставит меня на колени и удерживает. Очень спокойно, никак не меняясь в лице. И пока он отдает распоряжения своим, и пока говорит с тем нашим, что оказался предателем, я стою на коленях у его ног, упираясь связанными руками в пол перед собой.

Да, предатель среди нас был. Влад Форхалас. Не из моих ребят. Одет на цетский манер, с их прической – как кривое зеркало, его одежда – белое пятно в полумраке. Я помню, как в самом начале его лечили, и я сказал, что если он не перестанет орать, я дам наркоз как умею – оглушу или выстрелю из парализатора. Я бы и своему такое сказал. И себе самому.

Я никогда не любил слабаков. Только вот теперь , на коленях перед цетом – чем ты не слабак, Кот? Кто теперь посмотрит на тебя как на своего? Теперь, когда ты сам себе противен?

Охотник почти не причиняет мне боли сам и не позволяет делать этого другим. Его руки скорее бережны, как с ребенком, которого пытаются удержать на месте, или неприрученным, но ценным животным, бьющимся в сети.

При первом разговоре, видно, в память о прошлом знакомстве, он порезал мне ножом плечо. Зажал рану и больше не делал этого. Больно. Но боль тела хорошо глушит боль души. Сейчас она помогает мне.

Когда Охотник отходит, и гемы бьют меня то ли за то, что встал, то ли за то, что что-то им сказал – мне легче. Потому что к этому я был готов. К ранам, побоям, пыткам и смерти мы все более или менее готовы – ну так, как можно быть готовым. Такая война.

Несколько раз я бросаюсь на Охотника. Несколько раз он удерживает меня и возвращает в ту же позу – на колени перед собой. Спокойно, без раздражения, не повышая на меня голос.
Наконец я не выдерживаю и спрашиваю его – кто из наших жив. Он отвечает мне, перечисляя. Мои живы все. И Криста.

Он добавляет – так же спокойно, почти дружески. Или наставнически:
- Видишь, ты уже задаешь мне вопросы. Потом будешь просить. Еще позже – умолять.

Я отвечаю какой-то гадостью, но его уверенность заставляет меня передернуться. Я не могу закрыться от его слов, отбросить их, забыть. И не понимаю, почему. Никогда не слушал врагов.
- А что будет еще позже? – спрашиваю я. – Когда наумоляюсь?
- Ничего, - он по-прежнему спокоен и вежлив. – Мы не выберемся отсюда. Ты не боишься смерти, хотя предпочел бы лежать рядом со своими. А окажешься рядом со мной. Позже в моих документах найдут твое дело и узнают из него, что ты был предателем.
- Наши не поверят.
- Поверят. Уже верят, но пока не все.

Мне очень нужен чей-то голос, не его голос, и я наудачу зову:
- Андрей!
- Я здесь, - он отзывается из-за стены, и это как протянутая рука. – Как ты, Кот?
- Неплохо, а ты?
- Лучше, чем могло бы быть, - он смеется, тем, родным смехом.
- Знаешь, Андрей, мы ведь все равно…
- … Не рассчитывали жить вечно, - заканчиваем мы уже хором.

Тогда в недавнем бою мы лежали рядом, оба раненые, и он мне попенял, что мало себя берегу. Я ответил, что у кота девять жизней, и он спросил – сколько ты уже разменял, Кот? Я посчитал, и вышло вроде как три.

Я видел, как Андрей смотрел на Кристу. Вышли бы они отсюда. Оба. Вместе.

Я радовался бы…


Обрывок седьмой. О ненависти и о любви

… Они сделают, что захотят, с каждым из нас. Но никто из нас не собирался жить вечно.

Мы все это знаем – попав в плен, старайся выжить, помочь своим и бежать, чтобы вредить врагу дальше. Попав в безнадежный плен, старайся молчать или врать, сколько сможешь, смеяться, провоцировать, чтоб убили быстрей. Я знаю эту формулу. Память о ней выжжена на моем теле стараниями Карателя.

В эту формулу не вписывается только одно. Криста.

Она жива, и она у Карателя. Я знаю это. Я ничего не могу сделать. Ни-че-го. При любой попытке дернуться в ту сторону меня либо укладывают на пол, либо вновь ставят на колени.

Я дергаюсь зажать уши, чтобы не слышать ее крик, но убираю руки. Это нечестно. Ей хуже, чем мне. Какое право имею защищаться я, если не могу защитить ее?

Охотник смотрит на меня сверху вниз и чуть касается плеча. Он все видит – или все чувствует.
- Ты свел шрамы? – зачем-то спрашиваю я совсем не то, что хочу спросить. Мне не рассмотреть в темноте и под гем-гримом.
- Нет, - он отвечает спокойно, он ждал вопроса. – Не хотел. Оставил на память.
- Отпусти ее, - говорю я. И да, я прошу, и я по-прежнему стою на коленях. – Отпусти ее. Кристу.
- Видишь, я же говорил, что ты будешь просить меня, - Охотник кивает подтверждению своих мыслей. – Нет, Кот. Тебе нечего мне дать взамен, ведь так? Тебе осталось только принимать то, что дам я.
- Я сделаю все, что ты захочешь, - говорю я. – Вообще все.

Он снова чуть кивает, и его рука на моем плече сейчас кажется почти дружеской.
- Знаю. Но то, что я хочу, и так происходит, Кот. Ты ничего не можешь сделать.

Я вскакиваю на ноги, когда Каратель выводит Кристу в коридор, я не помню, кто из нас быстрее кидается друг к другу. Даже в полумраке я вижу размазанные потеки крови на ее лице. Мы совсем близко, я обнимаю ее связанными руками, она прижимается ко мне, я целую ее первый раз за двенадцать лет, и у поцелуя вкус крови и слез.

Я закрываю ее собой от плети Карателя, это все, все немногое, что я могу. И говорю, что люблю ее. Большей правды я не говорил в своей жизни.

Я люблю ее. Я любил ее всегда. Мою Кристу, мою жену, мою леди, барраярку из барраярок, гордость, соль и радость барраярской земли. Отважную, нежную, хрупкую, сильную, верную.

Нет никого беззащитней.
Нет никого непобедимей.

Она эхом моих слов говорит мне «я люблю тебя», и это как брачная клятва и погребальная разом.

Нас растаскивают. Каратель уводит ее.

И впервые за эту ночь я опускаюсь на колени сам. Отпусти ее, Охотник. Отпусти, убей, отдай Карателю меня вместо нее – что угодно, но не оставляй ее там.
- Ты умоляешь, Кот, - он улыбается или это игра света и тени. – Ты умоляешь…