[glichek]

Как говорится, я сделяль. Выкладываю сюда таки написанный отчет с игры Натали. Почитайте, я это писал две недели))))
Давно меня так сильно не цепляло.
Полагающееся предупреждение:
- мнение персонажа и игрока часто не совпадают и диаметрально расходятся, это именно его восприятие, а не мое;
- вошли не все линии и сцены, которые были хороши, и о которых стоило бы написать. Например, была отличная сцена с Сайто, но она не вошла, потому что я остро помню эмоцию и не помню все остальное.
- местами, пожалуй, довольно жестко.
- много. 18 страниц.

Ну и ... вот оно!

Часть 1.
Каждую ночь мне снится дорога в зеленых зарослях. Прямая, как стрела, ровная, как шелк, она ведет к ледяному озеру, чей лед отражает полную луну. Я знаю, что следуя этой дороге, я приду туда, куда должен прийти, чем бы это ни оказалось. И найти того, кого должен найти.
Я еще ни разу не вышел в этом сне к озеру. Шелк дороги под ногами бесконечен, и бесконечны заросли.
Но перед самым пробуждением я успеваю увидеть, что у луны в небе лицо моей матери.
Вряд ли я кому-то об этом расскажу.
Я оками. У меня не должно быть человеческих привязанностей.

***
Академия — изуродованная птица. У нее два крыла, белое и лиловое, и ей не взлететь — крылья неравномерны, обожжены, переломаны и тянут ее в разные стороны. Каждый из нас перо в таком крыле.

Иногда мне кажется, что крылья тянутся друг другу не в попытке оттолкнуть, а в робкой слепой попытке согреть, сплетаясь перьями. Обычно эта мысль приводит меня к наказанию. Точнее, к уроку. Уроку, как быть правильным оками.

Я боюсь этих уроков. Мне стыдно, что я боюсь.

***

Я слежу глазами за Рири, прозванной Гонг, с первого дня, как она появилась в Академии. Я не подхожу, просто смотрю. Она как оживший рисунок тушью, черное и белое, снежные пряди в черных волосах, кожа как белая хризантема, которую она носит с собой, бледные губы и взмах черных ресниц. Если нужно чем-то помочь ей, я стараюсь оказаться рядом.

Я ненавижу путь Чувств, который может взять мое чувство, смять, вывернуть, исказить его — это особо изощренное насилие, такое же мерзкое, как насилие над телом. Я почти никогда не могу сопротивляться. Сейчас случилось именно так — насильно, легко пробив попытку защититься, во мне разбудили злость и открыли передо мной дверь карцера, где сидит Гонг. Я сейчас не Дэй, не оками лилового крыла — я по сути предмет, оружие наказания. Ее наказания.

Она выглядит хрупкой, уступчивой, но оказывается сильной, хрупкость обманчива, она сопротивляется, и ее сопротивление делает мою злость сильнее, это как предвкушение полнолуния, когда изнутри рвется не-я, и мир очень прост, очень ярок, очень притягателен — протяни руку, возьми, разорви, брось остаток под ноги, протяни руку... Я отпускаю ее, сразу, когда морок рассеивается и не знаю, что сказать или сделать теперь.

И меньше всего я ожидаю, что она возьмет меня за руку.

Рири кажется мне теплой, когда я ее обнимаю. Наверно, это просто то, что мне хочется почувствовать, не знаю, я не думаю сейчас, сейчас есть только сплетение тел, сплетение дыхания — она, как я, еще не отвыкла дышать — горьковатый запах хризантемы, та близость, которая раскрывает чувства навстречу друг другу лучше всякого пути.

Когда я закрываю глаза, мне кажется на мгновение, что я вижу ту самую дорогу к луне, и теперь я на ней не один.

Потом она танцует для меня, как делала это в своей человеческой жизни, когда ее танец завершался быстрым кровавым росчерком смерти. Когда мгновенным движением она приставляет нож к моему горлу, я улыбаюсь и закрываю глаза. Я доверяю ей. Теперь — и навсегда.

***
Я слышу шаги Асаджи-сенсея и отпускаю руку Рири.
Старый, могущественный, идеальный оками — он единственный, кого я боюсь здесь. Я знаю, что он учит меня, что его уроки предназначены для того, чтобы я правильно шел по пути. Но каждый его урок словно разрывает меня, тело и душу, на части — те части, из которых когда-нибудь будет собрано правильное целое. Или уже не будет. Цель достигается через боль, я это знаю и принимаю, но Асаджи-сенсей умеет причинять боль намного лучше и памятнее других.

И кланяясь ему, я по-смешному рад, что сквозь падающие вперед волосы, да еще и в полутьме карцера, Рири не видит мое лицо. А Асаджи-сенсею не нужно видеть. Он знает. Выворачивая и раскладывая передо мной худшие из моих воспоминаний, он запомнил, как я двигаюсь, дышу, поднимаю к лицу руку, когда мне страшно.

Сенсей быстро и безразлично смотрит в моем сознании, что произошло между нами в эти два часа. Его вопросы — как удары клинка, от которых я никогда не могу, не успеваю закрыться. Он бьет в цель с ленивой, изящной небрежностью опасного хищника.

- Встань к стене, Дэй.

Двадцать ударов — это легко перетерпеть, но последние пять по его приказу наносит Рири, и неизбежную боль сенсей делит между ней и мной. Я многое хотел бы делить с ней, но не это.

И не его дальнейшие слова. Он говорит о смерти. О смерти ее и моей, легко и точно напоминая нам, как это было. Я не думаю, что в Академии есть хоть один оками, которому приятно это вспомнить. Как люди убивали нас — из мести, из страсти, ради забавы, ради правосудия, злодеев, невиновных, оставляя гаснущему сознанию последнее. Желание мстить.

Они сделали нас оками, зверями. Мы поступим с ними как звери.

Все это правильно, откуда во мне это глупое, больное, человеческое, не желающее согласиться с правильным?

Сколько времени умирала Рири, когда ее хрупкое тело, которое я обнимал только что, прорастали острые зеленые побеги бамбука? Часы? Дни? Подумай об этом, Дэй.

Теперь я знаю, как умерла она.
Теперь она знает, как умер я. Асаджи-сенсей говорит об этом вслух, заставляя меня вспоминать и отвечать ему, и от этого я дергаюсь сильнее, чем от ударов. Ты помнишь, как пахнет прижженная каленым железом плоть, Дэй? А как сильнее железа жжет чужой смех, чужой запах, чужое тело?

- Вы оба напишете по два свитка об этом. В подробностях. Как не выдерживали, рвались сухожилия, Рири. Кто из них был первым, Дэй, - я слышу усмешку в его голосе. - Возможно, я зачту их перед всеми. И запомни, Дэй, - он склоняется ко мне так, что я чувствовал бы дыхание на своей щеке, если бы он дышал. - Это сделали с вами люди. Такие же, как те, кому ты пытаешься здесь доверять. Когда-то маленький охотник сомнет твое сердце навсегда. Или... ее сердце.

...Кейши. Муравей. Маленький охотник. У нас одинаковый путь, и мы много встречались в беседке. Он побеждал меня всегда, и почему-то всегда пытался со мной говорить. Я не понимал, зачем говорить с тем, кто для тебя — вещь, мертвый предмет для оттачивания навыков. Я хорошо помню его атаку — словно его рука сжимает мое сердце, сильнее, сильнее и сильнее. Я уже не человек, но это все равно страшно. Потом он заботливо оттаскивал меня в крыло, словно боялся, что я простужусь на холодной земле. Смешно...

Сенсей отпускает нас, но когда я кланяюсь перед дверью, напоминает:
- Твоя охота, Дэй. Не забудь. Если ты не исполнишь, в это раз наказана будет Рири.

Я помню, сенсей. Для исполнения этого задания мне нужен Вонг.

***
Наше крыло. Мой дом, моя банда — триада, как сказал бы Дракон, по которому я отчаянно, болезненно скучаю с момента его неожиданного выпуска. Мои лучшие друзья — Гэнин и Змееныш. Мое тайное восхищение — Тень. Мой враг — Гайдзин.

...Я был очень слабым, когда только попал сюда, меня шпыняли, я огрызался и получал, но огрызался снова. Так было, пока Дракон не приблизил меня к себе. После этого все изменилось. Как будто мир был серым, а стал цветным. Дракон был очень сильным и очень живым — странно так говорить про оками, он подарил мне многое — свое покровительство, горячий вкус ночных охот в чужом крыле, и то особое знание и чувство причастности, которое я испытывал только перед алтарем в его комнате. Там, где мы призывали духов и пытались призвать демона. Пока не вышло, но Академия хорошо учит терпению...

Почему я говорю о Драконе «был»?

Я не верю, что он выпустился. Он попрощался бы со мной. С нами. С ним что-то случилось. А мы остались одни.

Гэнин и Змееныш доставляли мне поначалу больше всего неприятностей, а в триаде мы стали как братья. Я не знаю, кем они были раньше, они не знают, кем был я, и это хорошо. Раньше... Раньше происхождение и воспитание было бы важным для меня, я до болезненности брезговал теми, кто был меня ниже. Их нищета, их невоспитанность, их невежество будто могли меня запачкать, прилипнуть к одежде и коже.

Теперь мне все равно. Есть свои и чужие.

Эти двое — свои.

Лиловое крыло шумно, как будто полная луна уже потихоньку входит в свои права. Гэнин приносит мне свежей крови — отдал кто-то из охотников, кажется, добровольно. Я пью сам и делюсь с Гонг. Она пришла со мной. Она теперь со мной.

Но искать Вонга я иду один. Банда знает, что мне нужно от него.

...Вонг. Больше принцесса, чем наша Принцесса. Его красоту отмечаю даже я, которому мужская красота безразлична. Но это как идти по темному саду поздней осенью и увидеть в траве нетронутый холодами распустившийся цветок. Я знаю, что он был Дракону кормушкой — что ж, почему нет, и это одна из причин, почему никто из нас не трогал его. Вторая моя собственная причина — мне нравятся те из слабых, кто падает и все продолжает вставать, не выказывая страха, не желая подчиниться. Вонг как раз такой.

Я пощадил его на занятии перед Асаджи-сенсеем, когда мне приказали его добить. Тогда, после положенного наказания, я получил приказ — принести крови того, кого я пожалел. Полную бутылку. Литр, не меньше...

Я выхожу на крыльцо и вижу звезды — яркие, как летом. А еще я вижу Гайдзина, Змееныша и Вонга. Гайдзин как раз отходит, а Вонг смотрит на Змееныша как на лучшего друга своими необычными ярко-голубыми глазами.

Все получается просто, я подхожу с ножом и посудой, Змееныш мягко просит Вонга не сопротивляться, хотя шепчет мне, что я удивительно не вовремя. Я получаю то, что мне нужно.

Почему мне так мерзко?

***
Мой нож — это собственно кайкен, очень изящной работы. Я не знаю, как он к нам попал, оружие в банде было общим. Кажется, изначально его принес Гэнин — но так ли это важно? Мне он нравится тем, что маленький и легкий, удобно незаметно носить в рукаве. Я про кайкен, не про Гэнина, если что...

Я у себя с Рири, мы разговариваем, лежа на циновках, не касаясь друг друга, но ощущая. Ей нравится вид крови — я заметил, когда принес, у нее по-особому вспыхивают глаза. Это красиво, как и все, связанное с Рири.

Мы не наедине, кто-то все время входит и выходит. Есть та, чьи шаги я не слышу, пока она не оказывается совсем рядом. Фэй. Тень. Старшая оками. Она живет с охотником Ронином, и некоторые считают, что она помогает охотникам против нас. Я в это не верю и не хочу верить. Она... правильная. В ней есть утонченность, честь и чистота — так мне видится. Я вряд ли ошибусь, сказав, что у нее высокое происхождение — это то особое изящество, с которым рождаются. Я восхищался ей издали и не осмелился бы на что-то большее.

Она смотрит на мой кайкен так, что я прошу Рири его убрать, опасаясь рейджа — потом понимаю, что нет, не нужно, это безопасно. Тень говорит, что эта вещь принадлежала ей в той, человеческой жизни, и все еще важна для нее. Да, она и кайкен подходят друг другу, дополняя — как ветка ивы над водой и тень этой ветки, касающиеся друг друга. Разное и единое.
А она спрашивает, что я хочу взамен.
- Он твой, - говорю я. - Если это возможно, то мне нужно другое оружие. Для тебя это память, и я уважаю это. Для меня — просто клинок.

Она обещает мне, и для меня невозможно ей не поверить. И дело совсем не в ее пути Разума. Просто она — это она.

***
Такое чувство, что у охотников свое полнолуние. И оно как раз сегодня.

Попытка выйти из крыла стоила мне одной атаки от Кейши и одной — от Акио. С первым я как раз вопреки правилам Академии хотел поговорить — отлично поговорили, ничего не скажешь. Второй, впрочем, бьет больнее, потому что бьет огнем. Из крыла пытался выйти не только я, и по циновкам разложены пострадавшие оками. Старшие, младшие — достается всем. Принцесса, наша китайская красотка с характером цунами, лежит без сознания, и Сэй в своей звериной форме, утратив ее волю, атакует своих. Такими темпами до полнолуния мы не доживем.

А значит, судьба мне не выполнить задание сенсея. Я приношу кровь Вонга и делю между теми, кому хуже всех: Хотэем и Принцессой. Бутылка вновь пуста.

Говорят, что Гайдзина охотники забрали к себе в крыло — и вряд ли чтобы угостить, как мне кажется. Будь это кто угодно другой — я бы уже спрашивал банду, почему мы не идем отбивать его у сколь угодно превосходящих сил, потому что безнадежный бой несравнимо лучше смирения. Но это Гайдзин.

...Очень сильный для младшего. Наверно, очень красивый по их меркам, мне чужда эта красота, я не знаю. Вкрадчивый, как белый лис, со своими светлыми волосами. Гайдзины лгут и приносят несчастье. Я это знаю. Не появись у нас проповедник гайдзинской веры в единого ками — моя семья жила бы дальше. А тот проповедник вовремя ушел. Тоже лис. И Гайдзин — лис.
Я терпел его, потому что так хотел Дракон. Я не смог терпеть, когда Дракон ушел, а Гайдзин стал вкрадчиво, как все, что он делает, занимать его место. Место вожака зверей.
Но когда я напал на него, он легко, небрежно защитился и атаковал в ответ. Ненавижу путь чувств. Я помню как затапливающий меня горячий источник, дружба, восхищение, желание раскрыться перед ним. Я ни с кем не был так откровенен, как с Гайдзином в ближайшие после этого сутки.
А потом морок спал, и я все понял.
Он сказал мне тогда, что следующее чувство, которое он вызовет, если я опять нападу, будет неприятнее для меня. Я понимаю, что он имеет в виду. Теперь он знает обо мне много. Он знает мои страхи...

Гайдзина нам вернули. Обошлись с ним жестоко, не говоря уж о том, что промыли сознание путем Разума. Я бы посочувствовал. Любому оками. Кроме него.

Приходит Асаджи-сенсей и отпаивает нас кровью — и из посуды, и из живых. Из охотников. Они это забудут.

Когда он уходит, мы идем в охотничье крыло. Нас ведет Гайдзин, и сейчас я иду с ним — потому что это ночная охота, как при Драконе, и я не буду в стороне, кто бы ее ни вел. Это особое, острое чувство, к нему привыкаешь, и хочется еще. Стая, смех, растущее, готовое взорваться напряжение, осознание балансировки на грани. Убей охотника — и будешь убит сам. Умри от руки охотника — его не убьют за тебя.

Говорят, мы не выпускаемся. Говорят, мы — только материал для тренировок охотников. Потом нас убивают и привозят новых. Я не знаю.

Наши входят в комнаты младших охотников, начиная свое развлечение и отъедаясь. Я успеваю увидеть выбегающих в коридор старших охотников. Потом я успеваю увидеть пол, улетая под ноги Гэнину. Кажется, на этот раз меня достал Ото. Это один из тех охотников, которые мне на самом-то деле скорее нравятся. Но не сейчас.

Судя по огненной волне по коридору — в бой вышел Ямато. Фанатик с холодными глазами и огненными прядями в светлых волосах. Огонь проносится по моему телу, второй раз за эту ночь. Я бы смеялся, если бы мог сейчас, видя, как наши — кажется, умница Рири — выбрасывают в этот огонь из комнаты младших охотников. Пусть горят. Пусть горят вместе с нами. Пусть бьется в огне птица-Академия, когда ее крылья пытаются сломать друг друга.

Назад меня несет Хотэй. Кровь еще есть, кто-то отпаивает меня, боль уходит. Я засыпаю на циновке, и мне снится дорога к озеру и спящая в ночных облаках луна. Только сегодня я заблудился в зарослях и не могу выйти на дорогу, хотя она совсем рядом. Травы красны, напоены кровью, и цепляют мои руки и одежду, не пуская.

А на дороге кто-то поет. Девушка. Я узнаю голос Рири.

***
Когда я просыпаюсь, Рири обнимает меня, ее дыхание сливается с моим. Она была в моем сне — так просто, и так понятно. Мы просто все разделили пополам. Даже сны.

- Меня зовут Сонока, - говорит она, и я понимаю, какое имя она имеет в виду. То, человеческое. Которое было в жизни, до бамбуковой пытки и миров Ями.
- Меня зовут Кано, - отвечаю я.. - Цукиеми Кано.
- Значит, меня могли бы звать Цукиеми Сонока.

Я только киваю. Мы сказали друг другу то, что хотели сказать.

***
Призраки появились со вчерашнего дня. Нам ли бояться призраков? - смеялись оками, но чем ближе к ночи, тем более нервным становился смех.

Их было двое, появлялись они по отдельности. Мужчина в окровавленной белой одежде искал женщину по имени Саюри. Наверно, невесту или жену. У него был странный взгляд, будто сквозь, будто он видел невидимое — наверно, так оно и было — и тяжелый шепот громче всякого крика. Меня он просто не видел, когда я пытался встать между ним и Принцессой.

Девочка, хорошенькая, как фарфоровая, звонким детским голоском просила поиграть с ней. Говорят, дарила каких-то кукол. Не знаю, я не видел этого.

Но не увидеть, не заметить того призрака, который появился за завтраком, я не мог.

Потому что это был Дракон.

В своей форме старшего, с копной черно-алых волос, такой же стремительный и яркий, как всегда. Но... его не было слышно. Как сквозь толщу воды. Я понял, куда он пытается привести нас, когда крыло бросилось к нему. Он показывал на свою бывшую комнату. Ту, куда мы не селили никого. Комнату с алтарем.

Всем крылом мы пытаемся понять, что он говорит.
Тебя убили, Дракон, ты не выпускался...
Ты не знаешь, кто это сделал, но ты видел двух охотников перед этим...
Нам нужно вылить на алтарь в твоей комнате кровь, собранную со всего крыла...

Мы сделаем это, Дракон. Мы обещаем тебе. Лиловое крыло — твое крыло.
Когда он исчезает, я замечаю слезы на лице Гайдзина. Впервые за все время, которое знаю его.

- Тебе нужно, чтобы Дракон вернулся? - спрашивает меня Рири. Она не знала Дракона.
- Он был моим другом, и я был горд признавать его старшинство, - отвечаю я.
- Хорошо. Значит, это нужно и мне.

***

Два охотника, которых Дракон видел перед смертью. Большой и маленький — так он показал жестами.

Маленький охотник. Как же я не хочу, чтобы это был Кейши, Муравей.

… В какой-то момент мы с Кейши начали разговаривать, точнее, я начал ему отвечать. Понемногу, по фразе, по две. Он раздражал меня и смешил одновременно, и почему-то я стал скучать по этим встречам в беседке, пусть они неизбежно заканчивались моим поражением. Он ставил меня на грань смерти окончательной, я чувствовал ее прикосновение — и не переводил за эту грань. Может, поэтому я стал доверять ему. Грань смерти — странное, болезненно чистое ощущение, это как смотреть на ярко-белый снег, до выступающих слез. В этой белизне видно все. Чувство. Намерение. Страх. Это сближает помимо воли...

Я думаю о Муравье, и тут же вижу его прямо между нашим и их крылом. С ним что-то не так, как всегда — он словно светлее обычного, и я не о привычной белой одежде охотника, и не о его почти белых волосах под бледным зимним солнцем. Это ощущение, вызывающее во мне мысль о смерти. Чистоте и смерти.

Я встречаюсь с ним взглядом издали и подхожу, будто он притягивает меня на невидимой привязи. Наверно, это кто-то видит. Не знаю.

- Скорее всего, я сегодня умру, - он говорит так буднично, что сразу верю. Ни он, ни я не говорили бы о смерти просто так для красоты или интриги. - Будешь скучать?
- Ты знаешь, - отвечаю я. Он мог бы не задавать этого вопроса. - Я не хочу твоей смерти. Я могу тебе помочь хоть чем-то?

Он качает головой, и я понимаю: правда не могу. Но мне надо точно знать одну вещь.

- Кейши, ты наверняка уже знаешь о призраке Дракона. А я уже знаю, что его убили вы, охотники. Скажи мне: ты в этом участвовал?

Вне всяких приличий мы смотрим друг другу в глаза, и он качает головой.

- Я был там. Но я не убивал его и не хотел этого. Я знаю, кто, но не могу сказать тебе — прости, это не моя тайна.

Я верю ему. Может, зря.

Я говорю глупое: - Будь осторожен, - и неловко кладу руку ему на плечо. И он отвечает мне тем же.

Потом я ухожу, не оглядываюсь.

Сегодня я могу потерять друга.